Книга: В списках не значился (Васильев Борис Львович); Речь, 2018

Эту книгу я купила вслед за «А зори здесь тихие», хотя и с опаской. С одной стороны, меня очень
впечатлил художник Клим Ли, с другой – я с детства хорошо знаю историю Брестской крепости, в
мемориальном комплексе бывала часто, и понимала, что книга будет очень жесткой. В общем не
ошиблась, конечно, но знать о том, как война начиналась, надо обязательно, даже если при
чтении принимаешься реветь раз десять. Сложный красный цвет иллюстраций меняется в
зависимости от сюжетных поворотов – от алого артериального первых бомбежек до венозного
темного в моменты отчаяния. И вдруг – синий над красным, когда герой пошел умирать навстречу
фашистам. Несломленный, один, до конца. И фашисты отдают ему честь, и читатель снова ревет, и
думаешь, что уже ведь все читано-перечитано, а ведь снова как в первый раз.

0    0

Я в восторге от книги. Про содержание книги писать глупо, это великое произведение все знают. Издание очень понравилось. Обложка, размер, закладка, бумага плотная, хорошая печать. Отлично прошита. Читать было одно удовольствие. Буду обязательно приобретать книги данной серии. Иллюстраций не много и весьма мрачноватые, не в моем вкусе, но эта мелочь для меня не имеет значения.

0    0

Книга, не прочитав которую, кажется, упустишь что-то очень важное в жизни, что-то краеугольное, что-то такое, что делает человека человеком... Одна из самых пронзительных повестей о войне... И это прекрасная идея - издать книгу именно в таком, почти карманном формате - чтобы держать ее рядом, всегда под рукой, перечитывать, обдумывать, но главное - НИКОГДА НЕ ЗАБЫВАТЬ тех событий, которые в ней описываются.
В книге необычные иллюстрации. Немного схематичные, но в них чувствуется какой-то надлом, прямо как у Достоевского. Это подчеркивается и густым темным цветом, и резкими ломаными линиями, но особенно - этими взметнувшимися вверх руками. Очень тяжелое производят они впечатление. Война. Смерть. Конец пути...
"— Скажешь нашим… — тихо сказал неизвестный. — Скажешь нашим, когда они вернутся, что я спрятал. … — Он вдруг замолчал. — Нет, ты скажешь им, что крепости я не сдал. Пусть ищут. Пусть как следует ищут во всех казематах. Крепость не пала. Крепость не пала: она просто истекла кровью. Я — последняя ее капля… какое сегодня число?
— Двенадцатое апреля.
— Двадцать лет. — Неизвестный усмехнулся. — А я просчитался на целых семь дней…
— Какие двадцать лет?
Неизвестный не ответил, и весь путь наверх они проделали молча. С трудом поднялись по осыпи, вылезли из дыры, и здесь неизвестный отпустил плечо Свицкого, выпрямился и скрестил руки на груди. Скрипач поспешно отступил в сторону, оглянулся и впервые увидел, кого он вывел из глухого каземата.
У входа в подвал стоял невероятно худой, уже не имевший возраста человек. Он был без шапки, длинные седые волосы касались плеч. Кирпичная пыль въелась в перетянутый ремнем ватник, сквозь дыры на брюках виднелись голые, распухшие, покрытые давно засохшей кровью колени. Из разбитых, с отвалившимися головками сапог торчали чудовищно раздутые черные отмороженные пальцы. Он стоял, строго выпрямившись, высоко вскинув голову, и, не отрываясь, смотрел на солнце ослепшими глазами. И из этих немигающих пристальных глаз неудержимо текли слезы.
И все молчали. Молчали солдаты и офицеры, молчал генерал. Молчали бросившие работу женщины вдалеке, и охрана их тоже молчала, и все смотрели сейчас на эту фигуру, строгую и неподвижную, как памятник. Потом генерал что-то негромко сказал.
— Назовите ваше звание и фамилию, — перевел Свицкий.
— Я — русский солдат.
Голос позвучал хрипло и громко, куда громче, чем требовалось: этот человек долго прожил в молчании и уже плохо управлял своим голосом. Свицкий перевел ответ, и генерал снова что-то спросил.
— Господин генерал настоятельно просит вас сообщить свое звание и фамилию…
Голос Свицкого задрожал, сорвался на всхлип, и он заплакал и плакал, уже не переставая, дрожащими руками размазывая слезы по впалым щекам.
Неизвестный вдруг медленно повернул голову, и в генерала уперся его немигающий взгляд. И густая борода чуть дрогнула в странной торжествующей насмешке:
— Что, генерал, теперь вы знаете, сколько шагов в русской версте?
Это были последние его слова. Свицкий переводил еще какие-то генеральские вопросы, но неизвестный молчал, по-прежнему глядя на солнце, которого не видел.
Подъехала санитарная машина, из нее поспешно выскочили врач и два санитара с носилками. Генерал кивнул, врач и санитары бросились к неизвестному. Санитары раскинули носилки, а врач что-то сказал, но неизвестный молча отстранил его и пошел к машине.
Он шел строго и прямо, ничего не видя, но точно ориентируясь по звуку работавшего мотора. И все стояли на своих местах, и он шел один, с трудом переставляя распухшие, обмороженные ноги.
И вдруг немецкий лейтенант звонко и напряженно, как на параде, выкрикнул команду, и солдаты, щелкнув каблуками, четко вскинули оружие «на караул». И немецкий генерал, чуть помедлив, поднес руку к фуражке.
А он, качаясь, медленно шел сквозь строй врагов, отдававших ему сейчас высшие воинские почести. Но он не видел этих почестей, а если бы и видел, ему было бы уже все равно. Он был выше всех мыслимых почестей, выше славы, выше жизни и выше смерти.
Страшно, в голос, как по покойнику, закричали, завыли бабы. Одна за другой они падали на колени в холодную апрельскую грязь. Рыдая, протягивали руки и кланялись до земли ему, последнему защитнику так и не покорившейся крепости.
А он брел к работающему мотору, спотыкаясь и оступаясь, медленно передвигая ноги. Подогнулась и оторвалась подошва сапога, и за босой ногой тянулся теперь легкий кровавый след. Но он шел и шел, шел гордо и упрямо, как жил, и упал только тогда, когда дошел.
Возле машины.
Он упал на спину, навзничь, широко раскинув руки, подставив солнцу невидящие, широко открытые глаза. Упал свободным и после жизни, смертию смерть поправ".

0    0