Кролики и удавы. Созвездие Козлотура. Детство Чика (Фазиль Абдулович Искандер); Эксмо, 2016

Читайте, дорогие друзья, читайте обязательно... Искандер - один такой, совершенно ни на кого не похожий, добрый и мудрый, заставляющий любоваться красотой печатного слова, наслаждаться прекрасным литературным языком. Не буду пересказывать содержание, но отмечу отличное качество издания: очень привлекательная суперобложка, достойный переплет, хорошая бумага.

0    0

Замечательный автор! Ребёнку задали в школе читать " Детство Чика", я сама прочла с удовольствием! Жаль, что не знала раньше. С героями не хочется расставаться.

0    0

Понятие «солнечный», приложимое к трактовке писательского дара на русской почве, зачастую отсылает нас к Пушкину, с его поэтическим (этическим!) чувством гармонии мира. К приоритетам «оправдания добра» перед силами энтропии, равнодушия и имитации живого. Преодоление «гипноза формулы», гипноза страха, манекенообразного бытия - это всё пушкинские интенции. Уже у раннего Искандера видны эти родимые пятна пушкинского мировоззрения. Так в «Созвездии Козлотура» (1966) зреет автор притчи–антиутопии «Кролики и удавы» (1983-1988). Именно там была предложена стратегия выживания в эпохи любых диктатур - бег кроликов внутри удавов, с последующим случайным «выбегом» из пасти диктатора на солнечные поляны Свободы. Как говорится, такое вот отечественное «расширение пространства борьбы» (Уэльбек).
Восприятие текстов Фазиля Искандера как сатирических, социальных, показывающих «кукиш в кармане», надолго укоренилось в читательском сознании, да и в критическом сообществе. Вышедшие в годы перестройки неподцензурные уже «Кролики» и «Сандро», отдельно глава «Пиры Вальтасара» (и фильм Ю.Кары) только укрепили эту тенденцию.
Все эти оценки и трактовки, конечно, имеют место быть, однако, теперь особенно видно, насколько важны не они, а что-то совершенно другое, то, о чём, кстати, писал ещё Давид Самойлов в великом стихотворении «Пестель, поэт и Анна» (1966):
В соседний двор вползла каруца цугом,
Залаял пес. На воздухе упругом
Качались ветки, полные листвой.
Стоял апрель. И жизнь была желанна.
Он вновь услышал - распевает Анна.
И задохнулся:
"Анна! Боже мой!"
Таинство самой жизни в её первичных, природных, архетепичных проявлениях –кровные, краеугольные темы художественной вселенной Искандера.
Обращусь к трём эпизодам «Созвездия Козлотура», которые условно обозначу как «Корни, «Крона», «Счастье». Сразу оговорюсь, что каждый фрагмент - некая вставная новелла, сентенция наподобие пушкинского «воздуха ни о чём», «болтовни», межсюжетного трёпа в «Онегине».
Итак, «Корни», то есть основание мира героя, его сердцевина. Это родные пенаты, родной дом, «пепелище» и «отеческие гробы». Напомню:
«Может быть, потому, что дедушкиного дома уже нет – старые умерли, а молодые переехали в город или поближе к нему. А когда он был, все не хватало времени бывать там чаще, я его все оставлял про запас. И вот теперь там никого нет, и мне кажется, что я ограблен, что какой-то мой главный корень обрублен.
Даже если я там бывал редко, самой своей жизнью, своим очажным дымом, доброй тенью своих деревьев он помогал мне издали, делал меня смелей и уверенней в себе. Я был почти неуязвим, потому что часть моей жизни, мое начало шумело и жило в горах. Когда человек ощущает свое начало и свое продолжение, он щедрей и правильней располагает своей жизнью и его трудней ограбить, потому что он не все свои богатства держит при себе».
Основание внутреннего мира героя базируется на родовых, внесоциальных корнях, и именно поэтому, в частности, весь бред «козлотуризации» отвергнут им как чужой и органически невозможный. Природа побеждает Историю (схожие мысли есть и в мире «Доктора Живаго»). Это вершинная ценностная точка мировоззрения искандеровского героя. Его корни.
Второй эпизод «Крона» - проповедь эмпатии, «усиление человеческого»:
«Собака талантлива. Меня трогает ее стремление к человеческому, и рука
моя бессознательно тянется погладить ее, она рождает во мне отзывчивость.
Значит, она не только стремится к человеческому, но и во мне усиливает
человеческое. Наверное, в этом и заключается человеческая сущность - в
духовной отзывчивости, которая порождает в людях ответную отзывчивость».
Христологические сентенции, отсылающие к Нагорной проповеди, здесь очевидны. А обращённость не только к человеку, но и к собаке и – дальше - попугаю, отсылает нас прямо к Соловьёву с его культом всего тварного и тварности.
И, наконец, третий эпизод «Счастье»:
« Я увидел теплую синеву моря, озаренного заходящим солнцем, смеющееся лицо девушки, которая, оглядываясь, входила в воду, парня на спасательной лодке с сильными загорелыми руками, отдыхающими на веслах, берег, усеянный людьми, и все это было так мягко и четко освещено и столько было вокруг доброты и покоя, что я замер от счастья.
Это было не то счастье, которое мы осознаем, вспоминая, а другое, высшее, наиредчайшее, когда мы чувствуем, что оно сейчас струится в крови, и мы ощущаем самый вкус его, хотя передать или объяснить это почти невозможно.
Казалось, люди пришли к своему морю, и прийти к нему было трудно, и шли они к нему издалека, с незапамятных времен, всю жизнь, и теперь хорошо морю со своими людьми и людям со своим морем».
Выражать «невыразимое», чувствовать «неощутимое», более того, жить этим -насущная потребность не только таких романтиков, как Жуковский («Невыразимое»(1819)), но и таких шестидесятников, как герой «Созвездия Козлотура».
Счастье как мимолётность пустяка, милота глупости, радость частной (платоновской) общности - такое счастье альтернативно химерам козлотуризации мира.
Вот эта триада - родовое, человеческое и интимно-личное переживание мира - и делает прозу Фазиля Искандера великой. Солнечной. Пушкинской.

0    0